Хочется чем-то запомниться,
За псевдонимом не прятаться.
Прежде, чем онасекомиться,
Хочется обозначиться.
А. Юдин
«Старались также и волхвы чарами своими произвести мошек, но не могли. И были мошки на людях и на скоте». Книга Исход, глава 8, стих 18
– В наше время всеобщего самоопределения совершенно невозможно однозначно принадлежать какой-нибудь конкретной общности. Скажем, не можешь ведь ты быть монархистом и при этом исповедовать новую этику, – Гуревич судорожно сглотнул, стараясь сохранять видимое спокойствие. – А ведь потребность эта никуда не делась: каждому представителю рода человеческого было жизненно необходимо принадлежать какой-нибудь церкви, общине, партии...
– Гуревич, будьте добры, заткните свою пасть! – штатный участковый Юнгельс не стеснялся в выражениях ни с кем и никогда, разве что перед начальством он был тише воды, но и это исключительно из-за собачьей преданности соцпакету. Компромиссы без видимой выгоды Юнгельсу были чужды. – Если бы Вы читали хотя бы немножечко Бодрийяра и самую малость Жижека, Вы бы понимали, что принадлежность к общности не более, чем социальный конструкт, самим социумом и навязываемый, и более того: не самим даже социумом, а его симулякром.
– Но помилуйте! – вскричал Гуревич.
– Если бы, дорогой мой Гуревич, я имел желание миловать, я бы пошёл не в участковые, а в священники. Впрочем, и там этой идеей не слишком озабочены, насколько я знаю.
Гуревич и Юнгельс могли спорить бесконечно. Юнгельс, конечно же, не читал ни Бодрийяра, ни Жижека, ни, упаси Господи, Дерриду: он был больше наслышан, чем начитан. Ночные дежурства на Чистых Прудах не проходили даром: в эпоху всеобщей интернет-гласности отбивать почки задержанным было положительно невозможно, если задержанный не выступал за свержение конституционного строя, а каждого словоохотливого забулдыгу в подобном не заподозришь: это и честь мундира порочит, и служебным расследованием грозит заодно. Поэтому на дежурстве Юнгельс был вынужден получать сразу три образования: философское, психологическое и литературное. Математики, к счастью, бухали в иных местах, потому что чли преемственность поколений и территориальную подсудность. Поэты же и философы любые рамки презирали, но без парадоксов жить не могли, поэтому собирались преимущественно на Чистых и на Болотной: Арбат тогда был слишком шумен и опасен для алкоголика без рубля и базовой осторожности.
Гуревич был как раз из тех самых завсегдатаев отдела, но уже больше для галочки, а не для палочки: из небрежного студента психфака он превратился в «эксплуатирующего механизм избегания» тайного осведомителя, что давало ему несомненно больше выгоды, чем бесплатное образование с его отсутствующими перспективами. Кроме Шопенгауэра Гуревич прочитать ничего не успел, поэтому все свои подлости считал представлением Воли, с которой он не мог поделать решительно ничего.
– В общем, милый мой Гуревич, надобно Родине послужить.
– Бесплатно?
– Бесплатно такая шваль, как Вы, и шагу не ступит. За это мы Вас и ценим.
– Благодарю. Ну так и что же, чем могу служить?
– Вы прессу читаете?
– Исключительно в интернете.
– Именно этого ответа я от Вас и ожидал. Значит, с клиповым сознанием Вы знакомы не понаслышке. Это и по Вашим обрывочным суждениям видно, и по диагнозам… Кстати, про диагнозы: кто Вас диагностировал?
– Обижаете, я на психфаке МГУ учился!
– Год.
– Нынче нормы образовательные принято считать устаревшими, тому в подтверждение есть множество исследований. Года вполне достаточно, чтобы понять, есть ли у субъекта шизофрения, РАС или СДВГ.
– А с объектами Вы так же поступаете?
– Не желаю играть с Вами в эти игры.
– Прекрасно Вас понимаю. Я бы Вашей колодой тоже играть не стал. Ну, к делу. Читали про отношение партии к комарам?
– Простите…
– Прощение – это не по моей части, не раздражайте меня, Гуревич. Комары Вам как?
– Ну как… Если онтологически, то…
– Гносеологически. Вы комаров любите или нет?
– Разумеется, нет. Но я не могу отказывать им…
– Вот с этим, Гуревич, осторожнее. Если Вы не читали правительственных газет, то я Вам обрисую линию партии касательно инсектоагентов.
– Прос… – Гуревич осёкся и резко отвернулся к окну, будто бы ожидая незримой поддержки с той стороны. Но так как верить в немыслимое по причине тщедушности и малой образованности он был не способен, то ему пришлось повернуться к Юнгельсу и продолжить этот малоприятный для него диалог.
– Инсектоагенты, Гуревич, имеют ровно те же права, что и остальные граждане. Но каждый гражданин нашей страны должен быть предупреждён о присутствии инсектоагента в поле зрения или в информационном поле. Этот тезис Вам понятен?
– Можно один вопрос?
– Попробуйте. Но аккуратно.
– Что значит «инсектоагенты»?
– Ваша дремучесть каждый раз берёт новые высоты, и это единственное в Вас, что не перестаёт меня удивлять. Закон об инсектоагентах был принят после того, как наши зарубежные партнёры создали первого комара, способного переносить рукотворный вирус, созданный теми же партнёрами.
– Так. И этот вирус – он опасен только…
– Верно, только для носителей восточнославянского и западносибирского генома.
– А разве есть…
– Журналиста, которому якобы «подкинули» госизмену, за дело посадили. Он продал в США маленький кусочек кости из Усть-Ишима. А дальше дело было за малым: фармацевтическая мафия на крючке у западного полюса глобальной политики, она обязана предоставлять свои мощности и своих специалистов для исследований подобного плана – в итоге мы имеем генетическое оружие, от которого на данный момент нет эффективной защиты. И остановить распространение его носителей крайне сложно.
– И чем опасен этот вирус?
– Гуревич, Вам знакомо понятие «ментальная война»?
– Звучит как термин из плохого научно-фантастического…
– Отставить скептицизм, мы говорим о научно доказанных вещах государственной важности. Вавилен Сергеевич первым предложил концепцию ментальной войны. Если совсем по-простому, для тех, кто философию бросил до того, как начал, ментальная война – это когда подменяют понятия. Но не в беседе двух колдырей перед поножовщиной, а глобально. К примеру, у Вас, Гуревич, какие ассоциации со словом «Америка»?
– Свобода и… – Гуревич осёкся и снова посмотрел туда, где будто бы должна была быть machina, но там не было ни намёка ни на что, откуда бы мог выпрыгнуть и спасти положение deus. – И угнетение.
– Вот именно. Первое значение Вам заложили наши зарубежные партнёры, а второе – исторически сложившаяся ассоциация, практически вытесненная в Вашем сознании куда-то в дикие глубины неосознаваемого. Вам стоит поблагодарить нас за то, что этого до сих пор не произошло.
– А у Вас, Юнгельс, какой ассоциативный ряд возникает?
– Инки и шапитовка. Я человек старой закалки и рос в то время, когда информация была поделена на грамотные потоки, а не подавалась в форме управляемого хаоса. Управляемого, конечно же, не консументом, а продуцентом.
– Это биологические термины, так?
– Скажу проще: то дерьмо, которое Вы, Гуревич, жрёте, Вы не выбираете. Но чтобы Вы его продолжали жрать, кишки, которые это дерьмо усердно создают, дают Вам иллюзию выбора. И Вы уверены, что сами выбираете, каким го**ом питаться, но поверьте мне: это не так. Ж**а не только создаёт дерьмо в таком колоссальном ассортименте, чтобы Ваш мозг не мог это разнообразие охватить, она ещё в каждое го**о порционно добавляет орешки конкретных ассоциаций, которые Вы проглатываете, не жуя…
– Юнгельс, прошу Вас, вы снова увлекаетесь фекальными переносами, давайте выберем образы поприятнее.
– Тут Вы правы, Гуревич. Слишком живой отклик во мне вызывает вся эта тема. В общем, надеюсь, Вы поняли, что ж**а не справляется, так как мы с нашим Старшим Братом выстроили эффективный смысловой генерирующий фаллос, который эту ж**у…
– Юнгельс, я умоляю!
– Хорошо, хорошо, прекращаю. Вернёмся к основному вопросу: ментальная волна на понятийном уровне, исключительно путём инъекций через СМИ, зашла в тупик. И они нас опередили: теперь понятия подменяются на генетическом уровне. То есть, у ныне живущих граждан Российской Федерации никаких заметных изменений произойти не может. А вот у их детей…
– Подождите, Юнгельс. Это какое-то мракобесие: как понятия могут быть заложены генетически?
– Вы мало читали, Гуревич. Я не буду сейчас рассказывать про ноосферу, так как это понятие дискредитировано западными скептиками, а затем и их агентами. Но уж про архетипы Юнга, про универсалии Платона – про это-то Вы слышали?
– Конечно, но это же теоретические конструкции…
– Х**ретические! – взревел Юнгельс и ударил кулаком по столу. – Х**ретические х**нструкции! Гуревич, если Вы не прекратите подвергать сомнению всё на свете, то под моим кулаком окажется не крепкий стол, а некрепкое лицо. Намёк ясен?
– Вряд ли можно назвать намёком… – Гуревич в очередной раз хотел подвергнуть сомнению слова Юнгельса, но осёкся в виду возможного скорого возмездия.
– Вот и хорошо. Так вот, все философы занимались попыткой трансплантации мировоззрения для ближайшего круга и точечными понятийными инъекциями для тех, кто не мог – в силу временных или пространственных ограничений – слышать их здесь и сейчас. При этом большая часть понятий оставалась неизменной: они только придумывали, как бы их позаковыристее объяснить, чтоб именно их объяснение прижилось подольше и покрепче. Поэтому всё то, что описывал Платон, Юнг и все, кого Вы не читали, – это те самые «реальные понятия». Позднейшая формулировка, кстати, высмеянная в анекдотах 90-х. Но тогда у наших партнёров получалось проводить блицкриги в ментальной войне, поэтому реальные понятия стали анекдотичными, не успев воссиять вместо универсалий и архетипов. А вот «бренды» и «корпоративные стандарты» удалось превратить во что-то смехотворное только сейчас, и это ещё одна наша маленькая победа. Они сейчас пытаются реанимировать психоанализ, смешать его с полумёртвым нью-эйджем и назвать реальные понятия установками и шаблонами, не забывая подсовывать архетипы, но это другая история – и заведомо проигрышная для них. Нельзя создать оружие нового времени на базе оружия времени давно ушедшего, даже если в его названии есть слово «новая». И вот когда они это поняли – они запрограммировали комаров.
– То есть, в нашем ДНК есть секвенции, отвечающие за смыслы?..
– Если совсем грубо, то да. Несколько точнее будет сказать, что у нас весь код ДНК отвечает за смыслы. Мы сотканы из смыслов, Гуревич. И я не знаю, что именно будет изменено в генах наших детей. Но мы не можем этого допустить. Бог дал человеку свободу воли, он вшил её ему в ДНК. Мы не можем позволить им лишить наших детей… К чёрту пафос, Гуревич. Перед Вами стоит очень простая задача. Простая, но очень важная задача. Приступайте.
– Юнгельс, Вы же не озвучили эту самую задачу. У меня даже вектор не обозначен. Я должен в одиночку предотвратить завоевание целой страны, моей родной страны, имея в руках только… – Гуревич пошарил по карманам. – Только пятихатку на опохмел и завтрак?
– Как же Вы мелочны, Гуревич… Таких низовых исполнителей, как Вы, будет очень много. Вашей задачей будет выявление инсектоагентов на местности: это люди, на открытых участках тела которых можно заметить суммарно более 5 укусов комаров. Скорее всего, они будут делать беззаботный вид и шутливо рассказывать о том, какое у нас глупое правительство и как им не мешают жить комары. Я не берусь утверждать, что всех их нанял коллективный Запад, но тех, кого не нанял, он победил через виртуальную среду, и они искренне убеждены, что действуют в интересах сограждан, что они патриоты… Их не спасти, Гуревич. Вы должны сообщать мне о каждом из них. Их очень много среди творческой молодёжи, Вы вхожи в эту среду, Вы каждую лавку на Чистых знаете – тактильно и феноменологически. Вы нужны нам.
– У меня нет выбора, я должен служить спасению своей страны. Но если не секрет: что Вы собираетесь с ними делать?
– Мы не можем нарушить их право на жизнь. Но мы можем оградить их от социума. А социум – от них. И на первых порах каждый сам будет делать выбор, вступать ли в диалог с инсектоагентом или нет, но если война перейдёт в горячую фазу… Сложные времена требуют непростых решений, Гуревич. Знаете, кто сказал?
– Сталин?
– Я. А вот эти неолиберальные шуточки оставьте лет на 5. А то я Вас в реппелентошную отправлю суток на 8. Задача ясна?
– Так точно!
– Выполнять!
Гуревич вышел из отдела, вдохнул полной грудью летний воздух и направился в строну памятника Грибоедову. «Горе от ума…» – усмехнулся Гуревич, но не отследил ассоциативный ряд и продолжил своё одиночное шествие по фронту войны нового времени. Однако, у первого же продуктового ему пришлось остановиться: и не из-за необходимости потратить выданный Юнгельсом аванс, а из-за странного человека, стоящего под фонарём и будто бы желающего залезть на него, но так, чтобы не руками и ногами, а только шеей. Одним словом, лицо молодого человека выражало глубочайшее отчаяние. Гуревич не мог пройти мимо человеческого горя, так как был от природы не только ленив, но ещё и чрезмерно любопытен.
– Что стряслось, паренёк? – нарочито развязно подошёл к страдальцу Гуревич. – Не хватает, что ли? Ну так пойдём, куплю и угощу. Сколько настрелял хоть? Сотыга есть или меньше?
– Жжжжжжжжжжжжжжжжжжж… – рот молодого человека двигался хаотично, но управляемо. Голос выводил монотонное жужжание, но высота звучания этого дребезжащего звука красиво и пугающе менялась от истерически-высокой до обречённо-басовой.
– Ты дознулся чем-то, что ль? – Гуревич испуганно замямлил. – Я б тебе скорую вызвал, да посадят же. Друзья твои где? С кем торчал?
– Жжжжжжж… Жжжж… Жжжжж! – у молодого человека из глаз текли крупные собачьи слёзы, но вместо лая или хотя бы стона из гортани его вырывалось жужжание, знакомое Гуревичу с детства: у бабушки на даче вечно случалось «комариное нашествие», как выражалась сама бабушка – каждый август от комаров было буквально не спастись. Жужжащий страдалец издавал такой родной и такой пугающий звук, но облекал его в интонации и интервалы, он говорил с Гуревичем – но на чужом языке.
– Так ты что же… Неужто тебя уже… – Гуревич начал догадываться. Он вгляделся в лицо комариного глашатая: на его лбу было выжжено клеймо в виде масонского символа, только внутри треугольника был не глаз, а примитивно изображённая самка комара. – Инсектоагент… Милый мой, ты же сам не знал, небось, что творишь… Пойдём, пойдём, я тебя Юнгельсу… Он поможет, у него сострадание ещё не вымерло в пустыне офицерской души, я знаю…
Молодой человек зажужжал из-под фонаря ужасно пронзительным фальцетом, когда Гуревич протянул к нему руку. Но любопытство Гуревича было сильнее любого здравого смысла: он должен был знать, на что обрекает тех, на кого будет доносить Юнгельсу. Нелепый в своей искренности тайный осведомитель приобнял истерично жужжащего юношу, чтобы сдвинуть его в сторону отдела и успокаивающе шепнул: «Жжжж…» Голосовые связки Гуревича сомкнулись и стали способны издавать лишь тот самый писк, что так докучал ему в бабушкином доме. Гуревич хотел закричать, но ему был противен звук собственного голоса, поэтому он яростно выжужжал что-то нецензурное и понёсся в отдел. Влетев в кабинет Юнгельса, Гуревич крикнул ему в лицо:
– Жжжж!!!
– Ах вот как… Значит, не стерпел… Гуревич, закон надо было читать перед тем, как отправляться на исполнение гражданского долга. Не читал ведь?
– Жжжж!!! ЖЖЖЖЖ!!! – Гуревич был вне себя.
– Тише, мой бедный друг. Тише. А то я тебя сейчас демократизатором к общественному консенсусу приведу, – Юнгельс пристально посмотрел на Гуревича. – Каждый имеет право выбора. Но каждый, кто выберет общаться с инсектоагентом вплоть до тактильной близости любой степени, будет также признан инсектоагентом. Автоматически и без решения суда. Мы тоже можем кое-что, Гуревич. Непростые решения в сложные времена требуют молниеносной реакции. Тоже я сказал, если что. Знаю, не так красиво звучит, но… Подискутировать на эту тему мы с тобой уже не сможем. Слава отечественной науке, однако ж, одного изменения голоса недостаточно. Слава, неси тавро!
– Жжжжжжж!!! – Гуревич умолял, упав на колени. Гуревич плакал. Он рыдал, потому что знал, чем клеймят, и знал свой болевой порог. Он мог не пережить клеймение, но если и переживёт, то сознание от боли потеряет совершенно точно. А терять сознание Гуревич очень не любил.
– Ну вот и всё, Гуревич. Мы всех вас вернём на Родину. Когда кончится война. Я лично обещаю тебе реабилитацию. Только доживи. Помни и верь: мы любим каждого из вас. Но ради свободы мы готовы на всё. И нет иной свободы, кроме Победы, – Юнгельс поднёс тавро ко лбу дрожащего Гуревича. – Аминь.
